Во льдах Белого моря

    Это произошло в самом конце декабря 1985 года, под новый 1986 год. Лед на всем Белом море встал еще в октябре - ноябре. А когда мы уходили из Северодвинска в родную базу, то нам должны были дать для лидирования ледокол, чтобы он вывел нас из Белого в Баренцево море и довел до чистой воды.
    Но наверху кто-то подумал и сказал: Нет ребята, ледокола я вам не дам! Вместо ледокола решили использовать нас. Носовую надстройку нашей лодки «подготовили» к плаванию в ледяных условиях – носовой аварийно-сигнальный буй накрыли толстым 30 миллиметровым ржавым листом стали и прикрепили его к легкому корпусу четырьмя 300мм болтами. Уже в базе мы поняли и оценили, что если бы не эта защита, то льдины повредили бы не только сигнальный фонарь, но и сам буй. Один болт из крепежа был сорван и отсутствовал на месте, а незакрепленный угол стального листа был отогнут на 180 градусов. Остальные 3 болта успешно выдержали ледокольную нагрузку. Сказать о том, что было, мягко говоря, варварством посылать новую атомную подводную лодку в одиночку бороздить ледяные просторы Белого моря - значит не сказать ничего!
    Скорость хода на переход командир установил 6 узлов. Никаких особых указаний Командир не давал, а я не подал предложений по изменению курса для вывода лодки на промоины, полыньи и трещины во льду. Конечно, следовало бы перевести управление вертикальным рулем на мостик, но этого не было сделано. Толщина льда была не меньше полметра, кроме того вся поверхность моря была сплошь покрыта как вологодскими кружевами ледяными торосами высотой около метра и более. Даже на самом малом ходу по бортам новая мокрая резина корпуса жалобно пела и визжала. На носу громоздилась огроменная ледяная гора, а куски льдин площадью в 1,5 кв.м разлетались в разные стороны с брызгами, как воробьи. Сопротивление движению лодки было постоянным и, несмотря на все старания турбины, скорость лодки, была совсем незначительной.
   И в какой-то момент лодка встала. Я посчитал, что в центральном посту остановили турбину и застопорили ход. Докладывать в центральный пост я не стал. Со мной на вахте был очень добросовестный и замечательный человек - сигнальщик ст. 2 ст. Богдан Григорьевич Вей. С мостика не видно корму лодки. Оказалось, что винт продолжал вращаться и поэтому внутри лодки все думали, что мы по-прежнему идем! Но по лагу скорость хода была равна нулю, и на связь с мостиком вышел штурман. Он попросил посмотреть, может быть мы уперлись в какую-нибудь льдину. Я ответил, что отдельных льдин нет, а вся поверхность моря еще с ноября покрыта сплошным льдом.
    Когда в центральном посту узнали, что мы стоим, то там все перепугались не на шутку. Наверх выскочил старший на борту к. 1 р. П.М. Моргулис без шапки с седой шевелюрой и красным лицом. Он послал меня пройти по крыше рубки в корму и посмотреть, как работает наш винт. Он думал, что мы его уже потеряли. Успокоился он только после того как я увидел, что винт на месте. Потом мы обратно по своей колее ехали «задом наперед» мили 2-3, и только увеличив скорость хода и разогнавшись на переднем ходу по чистой воде мы продолжили свой ледокольный путь. Вот так все было.
    Председатель Госкомиссии по приемке корабля к. 1 р. П.М. Моргулис на всех производил сильное впечатление, как спокойный, выдержанный, рассудительный и воспитанный человек. Не говоря уже об его опыте и основных командных качествах. К сожалению, нередко такие люди почему-то адмиралами не становятся.

Снова Белое море

    Мне очень запомнилось Белое море. Там погода совсем другая - не такая, как в Баренцевом море, и туманы и морозная лунная ночь с молочно белым морем под шугой и сплошные ледяные поля и гренландские тюлени и Никольский буй и огни Северодвинского ведущего створа и многое другое. Я сам 2 раза видел, как поздней осенью сильный шквальный ветер отрывает от берега, ледяной припай (весь слой намерзшего льда - шириной 50-150м и длиной от горизонта и до горизонта) и эта белая полоса потом дрейфует по зимнему морю, совершенно не разделяясь на отдельные фрагменты - а напротив сохраняя в строю равнение, наводя страх и ужас на мореплавателей - смущая их своим резким и внезапным появлением - заставляя морщить репу и лихорадочно соображать, где находится корабль? уж не берег ли это приближается навстречу?
    Командир гонял нас во время перехода в плавдоке из Питера по ББК в Северодвинск, заставлял учить и сдавать ему зачеты по знанию театра и лоции Белого моря. В лоции Белого моря написано про все природные явления, - какие и когда происходят и что приходится ждать от моря и погоды. В частности о припаях там прописано все подробно.
    Я помню как глубокой ночью стоя на вахте, я вдруг увидел, как сверху мне на голову резко пикирует какая-то светлая тень. Я даже шарахнулся в сторону от нее - это оказалась уставшая чайка - (такое у меня было всего один раз в жизни). Она из-за волнения моря не захотела садиться на поверхность воды и ждать в таком положении рассвета. И в темноте ночи она увидела нашу ПЛ. Чайка обрадовалась, резко спикировала и приземлилась на носовой аварийный буй - в самый его центр - и так сидела с нами до самого восхода солнца. Она улетела только после рассвета. А как только она «приземлилась» к нам наверх поднялся Вова Ткаченко и я показал ее ему - и даже подсветил нашу ночную гостью прожектором. А Вова был так воодушевлен от этой встречи - что спустившись мигом на творческом подъеме оформил боевой листок. Он очень быстро и точно единым росчерком перьевой ручки (с золотым пером!) набросал от руки и в красках!!! и чайку и буй и нос нашей ПЛ. Я был очень удивлен и тем, что его это так сильно впечатлило (торкнуло) и тем какие большие скрытые таланты в нем оказывается, были глубоко зарыты.
    Я помню, как было сложно нашей подводной лодке встать к обледенелому дебаркадеру на швартовы после каждого возвращения с моря. Особенно сильно этому мешали плотно сплоченные, толстые льдины. Они не давали подойти вплотную, так как занимали все пространство между бортом лодки и дебаркадером. Вытеснить их можно было только с помощью пузыря ВВД в среднюю группу ЦГБ. Однажды швартовые команды промерзли до костей, т.к. особенно долго стояли в готовности на верхней палубе в ожидании начала работ. Морозы зимой 1985 года стояли крепкие. Тогда мы особенно долго не могли справиться с этими льдинами. Буксиры нам в этом совершенно не помогали. Командир, стоя на мостике уже несколько раз командовал вниз: Дать пузырь в среднюю группу ЦГБ!!! Пузыри при этом выходили с обоих бортов небольшие и слабые, их силы было недостаточно, что бы растолкать льдины.
    Терпение у командира кончилось. Он дал команду: Продуть среднюю!!! Произошло чудо! Мгновенно с обоих бортов лодки вместе с отдельными крупными кусками льда поднялись и выросли высотой по 7 метров (не меньше!) два огромных водяных конуса. В следующую секунду прямо над мостиком подводной лодки они сомкнулись, а весь водопад обрушился прямо на голову командира. Командир тотчас спустился в центральный. Кажется, ВИМ-ом тогда последний раз на вахте стоял Матвеев.
    Я помню, как мы с Сергеем Курбатовым устроились в гостинице. Плата за проживание была терпимая - 1 рубль в сутки с человека. Мы не были знакомы с программой испытаний нашей подводной лодки и как-то раз провели в море 28 суток. Когда мы вернулись в гостиницу, то думали, что с нас там законно потребуют по 28 рублей с каждого. Было немножко обидно отдавать деньги за фактически не предоставленные услуги. Какова же была наша радость, когда мы узнали, что мы ничего не должны гостинице. Наши вещи без нас аккуратно собрали и вернули нам, так что даже ничего не пропало. А сэкономленные деньги мы на радостях просадили в ресторане «Белые ночи».
    Я помню, как зимой для швартовых команд интендант выдал сапоги на кожаной подошве! В них совершенно ничего нельзя было делать! Сапоги были холодными, а их подошвы скользкими на льду. Стоять верхнюю вахту вахтенным офицером в них тоже было нельзя! Буквально через полтора часа на морозе я уже совсем не чувствовал ног, а стоять надо было по 4 часа через каждые 8! Меня спас Начхим Миша Колодяжный. Он мне подарил тяжелые, на резиновой подошве огромные рабочие ботинки из свиной кожи. В них я и стоял все свои вахты. Они меня спасли. Спасибо тебе МИША!!!

Готовность №2, подводная

    В конце декабря 2005 года мы готовились к переходу из Северодвинска в базу. Старшим на борту у нас был к.1р. П.М. Моргулис. Накануне выхода в море командир представил ему вахтенных офицеров корабля. Когда он узнал, что помощник командира Маслов А.Б. отправлен в базу для приема и подготовки казармы, а вместо него вахту в 3 смене будет нести КЭНГ Лудзиш, то сказал: «Ну, вот что, командир, я экспериментов не люблю, поэтому сам с ним будешь нести вахту».
    Как-то раз ночью на вахте в подводном положении когда мы уже были в Баренцевом море к.1р. П.М. Моргулис мне говорит: «Я НЕ ХОЧУ ИГРАТЬ ТРЕВОГУ - БУДИТЬ ЛЮДЕЙ, ПУСТЬ ОНИ ВСЕ ПОСПЯТ, НО НАМ НАДО ВСПЛЫТЬ И ПРИНЯТЬ СЕАНС СВЯЗИ. ДАЮ ТЕБЕ 5 МИНУТ, ЕСЛИ ТЫ СМОЖЕШЬ ПОДНЯТЬ ВСЕХ ИЗ БЧ-4 И ОБЕСПЕЧИТЬ К ПРИЕМУ СЕАНСА СВЯЗИ ИХ ГОТОВНОСТЬ №1 - ТО ТРЕВОГУ ОБЪЯВЛЯТЬ НЕ БУДЕМ, А ЕСЛИ НЕ СМОЖЕШЬ - ТО ОБЪЯВИМ!» Я обеспечил. К-р БЧ-4 Слава Андреев никак не хотел просыпаться и вставать. Он на все мои аргументы отвечал, что встанет только после объявления тревоги. Но все-таки потом он прислушался к моему мату и встал. Мы всплыли, приняли сеанс связи и погрузились по готовности №2 подводная, хотя положено все это делать по готовности №1. И я больше никогда ничего подобного не видел за время службы.

Абордаж

    Это произошло глубокой ночью в Кандалакшском заливе Белого моря в конце октября 1985 года. До берега было мили две-три. На всем ночном небе изумрудным цветом ярко полыхало Северное сияние. Видимость была полная ночная.
    От пирса в губе Сосновая отошел какой-то катер и на полном ходу - 15-17 узлов, непонятно с какого перепоя, прямиком направился к нам в нос. Мы были на ходу и у нас горели все ходовые огни, включая оранжевый проблесковый огонь. Наша подводная лодка, конечно, немного мешала его выходу в Белое море, но не настолько, что бы ему потребовалось так по-хулигански поступить. Я был на вахте на мостике, у нас работала РЛС и оператор БИП - ИЭВГ Сергей Секержицкий – четко доложил на мостик: «Через 2 минуты сближаемся с целью вплотную!». После его доклада я понял, что уже не успеваю спрыгнуть с мостика, чтобы взять лежащую внизу сумку с ракетницами и пустить хотя бы одну из них для подсветки себя и его. Тогда я установленным в Корабельном уставе порядком запросил Центральный: «Товарищ командир, прошу Вас подняться на мостик». Снизу мне ответили, что командира нет.
    Я запомнил главное из указаний нашего командира: что не надо дергаться, мандражировать и ворочать с курса, а цель, идущую на таран следует приводить на нос, чтобы таранный удар пришелся в самую прочную часть корпуса корабля, туда, где невозможно разрубить нашу лодку. Я успел скомандовать "Стоп турбина!". Внизу ВИМом был А. Матвеев. Он отрепетовал, мгновенно исполнил и доложил «Застопорена турбина!» Потом я дал команду вахтенному сигнальщику, чтобы он тарабанил в морду этому катеру прожектором (что означает: «Не понял ваших действий!»), что он мгновенно исполнил. Прожектор был исправен и находился у него под рукой. Сразу после первых частых вспышек нашего прожектора катер, не сбавляя хода, отвернул в 100 метах от носа нашей лодки на 90 градусов влево и растворился в ночи.
    Меня немного трясло. Через 10 минут на мостик поднялся командир. Я доложил ему о том, что было. Он сказал, что мы все сделали правильно, а в подобных случаях рекомендовал командовать – «Турбине - реверс». Я это запомнил и в следующий раз, уже через месяц именно так и поступил.

Ровным слоем по заливу

    Я хорошо помню первый случай приемки топлива на подводную лодку К-244. Мы тогда стояли в губе Большая Лопаткина на стационарном пирсе рядом с доком и портовым краном. В тот зимний вечер я был дежурным по подводной лодке. По заявке БЧ-5 тыл флотилии прислал нам «Урал» с 5-тонной цистерной солярки, которую давно ждал 2-й дивизион. В трюме 3 отсека мичманами А. Коленцовым и С. Теплицким была заранее тщательно приготовлена осушительная система с трюмной помпой для откачки воды замещения из топливной цистерны. «Урал» долго и недовольно пятился по пирсу поближе к лодке, даже немного поерзал по кабелям питания с берега (которые были под напряжением!). Не хватало какого-то метра длины у его предательски короткого топливного шланга, чтобы присоединиться к нашей горловине. Наконец, этот очень скользкий шланг удалось заправить куда надо, все участники разбежались по местам, и комдив-два В.Игнатов зычно скомандовал «Давай!!».
    Матрос-водитель «Урала» запустил свой насос. Одновременно с этим где-то в недрах 3 отсека ожила трюмная помпа на откачку воды из цистерны. Шланг напрягся как гиперсексуальная мужская пися, и долгожданный процесс пополнения нашего запаса топлива энергично пошел. Но … не надолго. Шланг, изо всех сил вручную удерживаемый в горловине, сорвало, и вся лодка за ограждением рубки оказалась покрыта пахучими брызгами солярового фонтана, разноцветного как павлиний хвост. Шум – крик - мат. слова «Ё-ё, Стоп насос!!!».
    Дважды проверяли системы внизу, вентилировали помпу и повторяли попытку, а результат был тот же самый. Было ясно, что для нового топлива нет свободного места в цистерне, т.к. вода замещения из нижней части цистерны не откачивалась за борт, как это от нее требовалось. Ответственный за лодочные ГСМ, а так же (на добровольных началах) - за удержание шланга в лодочной горловине, В.Ткаченко уже основательно и бесплатно пропитал свой ватник соляркой, будучи в самом эпицентре всех событий.
    Время шло. «Урал» рвался домой, в гараж родной бербазы. Уставший военный водитель замерз и огрызался на всех из-за отсутствия прогресса, что было, в общем-то, справедливо. Но огненная жидкость в лодку (точнее в полную цистерну) упрямо не лезла. В воздухе пахло соляркой. Все вокруг нервничали, волновались и матерились.
    Однако, всем бедам и несчастьям рано или поздно приходит свой конец. В.Игнатов доходчиво убедил водителя набраться немножко терпения, а все специалисты - сообща навалились на матчасть и вскоре устранили досадный недостаток. Пытливый флотский ум добрался до истины. Оказалось, что два трюмных клапана (один из которых только и нужен для такого «хитрого» режима, как осушение топливной цистерны) под пайолами рядом с помпой, «поменялись» шильдиками еще в заводе. Мастерам своего дела из заводской сдаточной команды для приготовления трюмной системы читать шильдики на клапанах вообще было совершенно ни к чему и незачем. У них все и так было налажено многолетним опытом и готовилось к работе «на ощупь с закрытыми глазами».
    А вот нашим специалистам, находящимся в начале своего лодочного пути, пришлось собирать-проверять систему «по шильдикам». В результате помпа работала, но воду из цистерны не качала. Путаница с шильдиками после ремонтов или после завода на флоте случалась и раньше, задолго до нас, причем подчас – с самым трагическим исходом.
    Хорошо хоть быстро сообразили. Дальше дело пошло бодро и без замечаний. «Урал» благополучно облегчился и удалился, но от такого, с позволения сказать, приема топлива вокруг остались позорные следы: по правому борту - корпус лодки и поверхность моря, по левому - полоска воды между пирсом и корпусом оказались залитыми соляркой. Увидев такое наш командир БЧ-5, назвал бы все это «безобразием и уголовщиной».
    Мыть лодку из пожарного рукава инициативно полез наверх мичман С.Теплицкий. Нам всем хотелось спать, и мы очень спешили, поэтому помпу 3-го (незаменимый насос) включили немного раньше времени. Серега еще не успел размотать рукав, а тот уже ожил, зашипел, надулся и превратился в страшного удава. По обрывкам матерных слов Сереги из «Каштана» включенного на мостик, которые посыпались градом на наши головы, мы поняли, что «удав» в тесном ограждении рубки крепко обхватил, сжал и душит его своими объятиями -кольцами! Успели-таки остановить насос, и спасти нашего дежурного трюмного Серегу. Выбравшись на надстройку, Сергей еще немного поборолся с диким и буйным рукавом (пока внизу не отрегулировали нормальный напор на «Пожарный Рожок»), но потом дело пошло быстрее и со своей задачей они оба справились на «Отлично»!
    А утром никто ничего не заметил. Какое это было счастье!
    Вообще, по мнению В.Ткаченко, со всех виновных военных преступников на том свете обязательно строго спросят за загрязнение ГСМ акватории Баренцева моря. Устройство нашей 16-тонной топливной цистерны в кормовой части трюма 3 отсека не позволяло точно определить количество топлива, которое в ней фактически находилось. Откачка воды замещения велась «до появления масляного пятна с левого борта», т.е. пока вместо воды помпа 3 отсека не начинала забирать топливо, когда воды в цистерне уже не оставалось. Вот и разгляди вовремя это «масляное пятно» в темноте, особенно если лодка ошвартована левым бортом к пирсу.
    Завершить приемку топлива вовремя тоже было делом непростым. Предполагаемый инструкцией контроль заполнения цистерны грозил неизбежным попаданием некоторого количества солярки через дренажные трубки цистерны в кормовой трюм 3 отсека, что было крайне нежелательно. Вообще, опасной и вредной бестолковщины вокруг подобных дел было много, о чем вспоминать не хочется. А по иронии судьбы пополнять топливо и масла (чтобы обязательно и срочно обеспечить их неснижаемый запас для боевого дежурства или выхода в море, о чем доложить в дивизию) часто приходилось весьма некстати по внешним условиям стоянки (ошвартованы 2-м корпусом, сильный мороз и т.п.). Все это вместе создавало предпосылки к какой-нибудь "козьей морде". Хорошо еще, что все заканчивалось успешно и благополучно, проходило незамеченным и осталось только в памяти у непосредственных участников тех событий. Вот так вот все и было.

Жилищный Вопрос

    Командир не включил меня в расписание по каютам во время проведения испытаний нашей подводной лодки в Белом море. Своё решение он объяснил просто: «Мне очень важно, чтобы в торпедном отсеке всегда был офицер, который смог бы возглавить борьбу за живучесть, ведь у вас в отсеке размещено 60 человек из числа гражданских специалистов. Поэтому я специально не выделяю вам койку в каюте, чтобы вы спали в отсеке».
    Я, конечно, был польщен доверием, глупых вопросов командиру не задавал и почти полгода накрывался канадкой и спал на грязном матрасе бросив его прямо на торпедную палубу. Матрас еле помещался между приборами в закутке напротив пульта «Кальмар». Спать мне удавалось только на боку. Во сне я часто ворочался и прислонялся то плечом, то боком к металлическим корпусам приборов (там было очень тесно!) и грел эти приборы теплом своего тела, поэтому быстро простудился и непрерывно кашлял во сне, но при этом крепко спал не просыпаясь. Все свои вахты я стоял сам, не смотря на простуду, кашель и сопли. Боялся я только одного, что моя мокрая форма одежды не успеет высохнуть к следующей верхней вахте. Поэтому я после смены с вахты сразу развешивал в отсеке всю свою мокрую одежду. Торпедист - матрос Бурмакин каждый раз, глядя на то как сушится моя насквозь мокрая шапка, с беззлобной улыбкой говорил - А, киска сегодня опять купалась.
    В январе 1986 года после того, как меня назначили командиром БЧ, мне дали койку в каюте командиров БЧ. Она была на 3 ярусе – эту рацуху придумал командир. Изначально по проекту там д.б. только 2 яруса. Рабочие завода из 4-х местных кают сделали нам 6-ти местные. Каждому из командиров и начальников в данной каюте было выделено места не больше чем в гробу. Начальник РТС Ю.И. Онучин, для того чтобы попасть в свою койку на 1 ярусе сначала принимал упор лежа, а уж затем боком проворно как ящерка занимал выделенное ему пространство. Таким образом, с помощью жесткого уплотнения был окончательно решен вопрос с размещением на корабле экипажа. Правда в результате у меня оказалась не койка, а всего полкойки, но это никого кроме меня не волновало. Над моей койкой с подволока нависал большой выступ и просунуть ноги под него не представлялось никакой возможности. Спать приходилось в позе эмбриона – как кузнечик с согнутыми ногами.
    Во время тревоги, когда я прыгал вниз, долететь до палубы никогда мне не удавалось. В полете я седлал верхом или штурмана Беляева или Славу Андреева, которые спали подо мной. И с трехэтажным матом мы все весело разбегались по отсекам. Вот какие привилегии были у нас на подводной лодке для командиров БЧ.
    А после прихода в родную базу командир мне сказал:
    – Вы знаете, мы тут с замполитом подумали и решили, ни комнаты, ни квартиры вам не выделять, потому что если вы сюда привезете жену с дочкой, то не сможете отдавать службе много времени.
    Выручил меня мой друг – Игорь Курусев. Спасибо тебе Игорь!!! Он пустил меня жить в свою комнату в 2-х комнатной квартире, которую они получили на две семьи вместе с начхимом - Мишей Колодяжным. У Игоря я прожил в 1986 году почти целый год. Игорь купил себе огромную двуспальную кровать, а мне отдал свой старый диванчик, он ему достался в наследство от НРТС Ю.И. Онучина.
    Потом я продолжил службу на Акуле. Там всем командирам БЧ женатым и даже неженатым сразу выделили отдельные квартиры в только что построенном доме. В новую квартиру мы вместе с Игорем перетащили мой диванчик. Потом я купил новый диван, а старый диванчик отдал молодым офицерам - холостякам из экипажа.

Люк

    Как-то раз весной 1986 года мы были в море и всплыли в позиционное положение. Волнение моря было 2-3 балла. Нам предстояла долгая и нудная работа с противолодочной авиацией Северного флота. Опыт такой работы у нас уже был, когда наши «сталинские соколы» безрезультатно кружили над нами несколько часов и никак не могли нас обнаружить.
    По кораблю объявили: «Готовность № 2 подводная, 2 боевой смене заступить». Я прибежал в центральный пост, заступил на вахту и первое на что обратил внимание – это была вода, которая при довольно небольшой качке, периодически, раз в 2-3 минуты в объеме около 1 литра плескала на палубу ЦП сверху из люка. Удивительно, но данное обстоятельство совершенно никого не беспокоило. Все вокруг были заняты своими делами и на образующуюся лужу никто внимания не обращал.
    Я подумал, что вода переливается через комингс нижнего рубочного люка и намереваясь закрыть его крышку полез по трапу. По ходу движения на моих глазах крышка верхнего рубочного люка на пружинах немного приоткрылась, и я к своему немалому удивлению вдруг увидел ясное небо. В следующую секунду очередная порция забортной воды нырнула в люк и полетела ко мне вниз. Я безуспешно пытался уклониться от встречи с ней, но мои возможности маневра были крайне ограничены пространством. В результате мне не повезло. Ощутив телом прохладу морской воды, я получил дополнительное ускорение, добрался до ВРЛ закрыл его на защелку и провернул кремальеру.
    Спустившись в ЦП, я столкнулся нос к носу с командиром. Судя по всему, он ждал меня и глядя на мою мокрую одежду, спросил: «Что там было?» Я ответил: «Люк был открыт». Командир долго молча и не мигая смотрел мне в глаза. Немая сцена... Дополнительных вопросов у него не возникло. На том и разошлись.

Свинья

    В конце декабря 1985 года мы ушли из Северодвинска в базу. Накануне нашего отхода к нам в торпедный отсек рабочие нагрузили и набросали навалом бидоны с краской, рулоны линолеума, ковровых дорожек и пластиката, бочки с ацетоном, керосином, вязанки струганных дощечек и многое другое. Этими материалами был заполнен весь торпедный погреб. Нам сказали, что все это будет нужно для ремонта нашей казармы. Мы не возражали. Во время перехода все остро чувствовали нестерпимый запах ацетона. Болела голова и тяжко в висках стучал пульс, когда мы по тревогам сидели в отсеке. Доктор пришел к нам с прибором газового анализа и измерил, у него получилось 40 ПДК по ацетону.
    Из боезапаса у нас на стеллаже лежала одна практическая ракета, которая осталась с последней успешной стрельбы. Эту ракету мы привезли с собой в базу. Как только мы пришли в базу и ошвартовались правым бортом, к нам на лодку прибежали гражданские специалисты, выгрузили в считанные минуты все бочки, рулоны и увезли их в неизвестном направлении. Больше никто из нас этих строительных материалов не видел и ничего о них не слышал.
    В это время на пирсе начался торжественный митинг по случаю прихода нашей подводной лодки. Командующий флотилией лично вручил командиру жареного поросенка. После выгрузки стройматериалов на дне торпедного погреба мы увидели громадную лужу ацетона глубиной 3-5 сантиметров. Ацетон разъел до металла всю краску и клей, которым были приклеены резиновые коврики. Палуба торпедного погреба после такой обработки сверкала девственной чистотой. Чудом не случился пожар со всеми вытекающими последствиями, который мог возникнуть от любой искры. Усугубить обстановку могла практическая ракета, которую мы везли с собой. Она по странному стечению обстоятельств находилась на стеллаже прямо над торпедным погребом.
    Когда мы всю грязь убрали, я подошел к командиру и обо всем подробно доложил. Моему пределу не было возмущения. Я хотел узнать, кто подложил нам эту свинью или бочку с порохом? Командир на удивление ловко все развернул в мою сторону. Он обвинил во всем меня. Сказал, как вы могли допустить такое безобразие? У меня не было слов.
    На ужин я, как всегда, опоздал. Все уже поужинали. На всех столах в кают-компании стояли тарелки с нарезанными лимонами и горелым луком. Я вспомнил, что этими лимонами было украшено блюдо с жареным поросенком. Больше жрать было совершенно нечего. Свининой даже не пахло. А был ли поросенок? Лимоны со сладким и горячим чаем пошли просто на ура.
    На следующий день к нам на подводную лодку в торпедный отсек пришел дежурный по дивизии капитан 2 ранга Смелков. Он увидел на стеллаже ракету и спросил, почему у вас на борту боезапас, а вахтенного торпедиста нет в составе дежурно-вахтенной службы. Надо мной домокловым мечом повис его вопрос и неотвратимо следующее за ним суровое наказание. Во рту пересохло. Ситуацию спас мой старшина команды торпедистов мичман Веселов П.Ф., который ответил – так это же не практическая ракета, а УДМ. Я энергично закивал и горячо подтвердил его слова. Смелков не посмотрел на маркировку, нанесенную на борту у ракеты, а опрометчиво поверил нам на слово. Пронесло.
    Учебно-действующий макет с точки зрения пожарной безопасности абсолютно безопасная железяка, так как внутри имеет только электронную начинку не то, что практическая ракета с ее твердотопливным пороховым ракетным двигателем.

Месть Бармалею.

    Командир подозвал меня к себе и «обрадовал». Он сказал, что взял в экипаж нового торпедиста - матроса Бурмакина В.И. Специалист он хороший, но характер у него не простой - имеет стойкую склонность к пьянству. У меня не было слов. Чем можно было руководствоваться при принятии такого решения? Полный бред. Ну, спрашивается кому такой «мастер военного дела» нужен, подумал я? Спорить, доказывать, возмущаться перед нашим командиром было бесполезно! Командир был всегда в своём духе кристально правильный и непогрешимый, жёсткий, суровый обличитель, не допускающий ни грамма критики в свой адрес.
    Бурмакин окончил техникум и был призван на службу во Владивостоке осенью 1982 года. Там он сразу попал в экипаж подводной лодки, которая строилась в Комсомольске на Амуре. После испытаний его лодка прибыла на Камчатку к месту постоянного базирования. Через полгода флотские начальники подумали и перевели эту подводную лодку к нам на Северный флот к новому месту постоянного базирования. За это время Бурмакин уже успел проявить свою пламенную страсть (хобби) - склонность к бытовому пьянству. Находясь в увольнении он практически в каждом городе, напивался до поросячьего визга, за что был всякий раз строго наказан и даже раз пять уже сидел на гауптвахтах в разных городах. Похоже, что он изучал географию нашей необъятной страны по гауптвахтам. Но останавливаться на достигнутом, делать выводы и исправляться он совершенно не собирался. С таким багажом Бурмакин попал к нам в экипаж.
    В Обнинске Бурмакин попросился в увольнение всего один раз, после того как его пригласила в гости к себе домой одна молодая девушка. Она работала уборщицей и по вечерам мыла полы в коридорах учебного центра. Бурмакин давно обратил на нее свое внимание и в свободное время частенько помогал ей в этом нелегком деле. Всего через пару месяцев тесной дружбы со шваброй он достиг желанной цели – получил приглашение и отправился в город. Ничего удивительного - из увольнения он вернулся пьяным, за что оказался на губе.
    В Ленинграде все повторилось точно также и в той же последовательности: увольнение, пьянство и губа. Я оформил документы и повез сдавать Бурмакина на гауптвахту, но его там не приняли, потому что он забыл в казарме свой военный билет. Я был на него зол, а он улыбался. Мы вернулись в расположение части. Командир, был как всегда краток. Он сказал, что если завтра я не посажу его на губу, то он сам меня туда посадит. Я все сразу понял, мне два раза повторять не надо. Поэтому на следующий день я успешно отвез и сдал Бурмакина на 10 суток.
    В Северодвинске во время испытаний нашей новой атомной подводной лодки Бурмакин проявил себя с лучшей стороны как опытный, спокойный и выдержанный матрос. Если требовалось прыгнуть на обледенелую бочку, чтобы завести швартовый канат, то командир всегда назначал его. Бурмакин никогда не отказывался. Никто лучше его не мог справиться с тяжелой и опасной работой. Физически развитый и сильный, уверенный в себе, он не боялся практически ничего. Поэтому, как только мы возвращались с испытаний в Северодвинск и становились к дебаркадеру Бурмакин умудрялся уже где-то нализаться. Я помню, как глядя в его мутные глаза, спросил - Ты что опять напился? На что он мне ответил -А что - имею полное право. А то, как работать, так Бурмакин, неужели я не заслужил и мне нельзя отдохнуть и расслабиться.
    Пришлось мне опять везти его на гауптвахту. Надо сказать, что это не самое приятное занятие. Самое удивительное, что Бурмакин к этому всему относился удивительно равнодушно и абсолютно спокойно. На губе все арестованные сразу строились для внешнего осмотра. Осмотр проводил старшина губы – мичман, весом не меньше чем 150 кг, с пудовыми кулаками и грозным взглядом колючих глаз из густых бровей. Одним словом - смерть попугаям и кроликам. Он подошел к Бурмакину и в упор уставился на концы его усов, свисающие чуть ниже линии рта. Это что еще такое? возмущенно загудел мичман и, протянув руку, почти коснулся указательным пальцем усов Бурмакина. В следующую секунду Бурмакин резко повернул голову, сделал хватательное движение ртом - лязгнул своими зубами и чуть не укусил за палец мичмана, который успел отдернуть свою руку. Все произошло быстро и неожиданно для всех присутствующих. Видимо это была Славина домашняя, хорошо отрепетированная шутка-заготовка. Ситуация была очень комичная, но никто из арестованных не хихикнул и даже не улыбнулся. Всем известно, что губа не место для шуток. Мичман от злости покраснел пятнами, жутко возмутился и объявил Бурмакину дополнительно 5 суток ареста. Слава при этом выглядел абсолютно спокойным и даже улыбался. По нему было видно, что он о своем неуместном поступке ни капли не сожалеет и не раскаивается. Я оставил Бурмакина и убыл на лодку.
    Программа испытаний нашей подводной лодки подходила к концу. Со дня на день мы должны были покинуть этот гостеприимный северный город. Меня вызвал командир и сказал: Я бы очень хотел оставить Бурмакина здесь на губе. Срок его службы уже почти истек. Сходите и выясните можно ли передать на гауптвахту его вещи и документы, чтобы он демобелизовался и поехал домой прямо с губы? Я понял, что командир наверно уже не раз пожалел о том, что взял его в экипаж. Слава крепко достал командира до самой печенки, своими подвигами, если тот решил избавиться от него таким нечеловеческим способом. Представьте себе, как отсидев и выйдя за ворота гауптвахты, матрос сможет добраться до дома, если ему надо ехать во Владивосток. При этом он голодный, небритый, немытый и от него на километр ужасно пахнет потом, сапогами и портянками. Кто ему будет выписывать военно-проездные документы, продпутевые и производить окончательный расчет, с оформлением документов и постановкой печатей, если его воинская часть - подводная лодка, находится от него далеко. Всем кроме командира было понятно, что так никогда не поступают даже с плохими матросами. На губе мне подтвердили, что бросать своих матросов в чужом городе нельзя. Какой бы ни был матрос, его надо установленным порядком рассчитать, оформить все документы и демобелизовать из своей части. Об этом я обстоятельно доложил командиру когда вернулся. Он принял мой доклад с явным неудовольствием. Перед выходом в море я съездил и забрал Бурмакина с губы.
    Под самый новый 1986 год мы всем экипажем вместе с Бурмакиным вернулись на подводной лодке к себе в базу. Но наш командир все-таки отвел душу, реализовал задуманное. Он задержал Бурмакина на службе и отпустил под самую ёлочку - 31.12.1985 года в 16.00. Так обычно поступали с матросами, которые в дивизии были самыми отъявленными негодяями.
    А 1 января 1986 года к нам пришла телеграмма: КОМАНДИРУ В/Ч 10448 ПРОШУ СООБЩИТЬ ПРИЧИНУ ЗАДЕРЖКИ ДЕМОБЕЛИЗАЦИИ МОЕГО СЫНА - БУРМАКИНА ВЯЧЕСЛАВА ИННОКЕНТЬЕВИЧА ТЧК МАМА
    По поручению командира я пошел на почту и отправил ответную телеграмму: ВАШ СЫН БУРМАКИН ВЯЧЕСЛАВ ИННОКЕНТЬЕВИЧ ДЕМОБЕЛИЗОВАН В 16.00 31.12.1985 ГОДА ТЧК КОМАНДИР В/Ч 10448.

Заплыв

    На соседнюю подводную лодку пришел служить торпедистом молодой матрос Витя. Когда в экипаже появляется молодой и зеленый матрос, который еще не знает своих начальников и обязанностей, то каждый ему от всей души хочет дать задание. Во 2 отсеке его поймал интендант и нагрузил своими проблемами - дал выбросить пустые железные консервные банки штук 10, каждая из них ёмкостью по 3-4 литра. Витя в обнимку с ними с большим трудом поднялся по трапу и вылез из верхнего рубочного люка на корпус лодки. У первого встречного он спросил, что делать с этой пустой тарой, куда ее девать?
    Стоял удивительно тихий теплый летний вечер. Солнце светило и жарило во все лопатки. Видимо ради хохмы от хорошего настроения или просто так, ему кто-то подсказал - швыряй их за борт и все дела! Витя прошел в корму лодки до военно-морского флага и бросил их в воду. Банки поплыли по заливу, качаясь, блестя и сверкая пузатыми боками на солнце. А Витя зачарованный такой красотой остался стоять столбом и смотреть на них. Напротив, на конце пирса cтояли, курили и наблюдали за всем происходящим члены его экипажа. Кто-то из них ему крикнул:
    – Чего смотришь, дурак? Лови!
    И Витя, как был в тонком платье РБ и тапках, сломя голову сиганул за борт. Свежесть воды быстро остудила его пыл. Он развернулся на обратный курс, не поймав ни одной банки. Влезть на корму оказалось значительно сложнее, чем нырнуть с нее. Ему мешал жирный иловый слой, облепивший ниже ватерлинии весь корпус лодки. Но через 5 минут Вите удалось, слегка перемазавшись илом самостоятельно забраться на корму лодки. После себя на покрытом илом корпусе он оставил следы своих рук и отпечатки пальцев. Такой легкий флотский юмор.